Английская психиатрия начала XIX века и первые ласточки эпохи "no restraint"
Продолжу рассказывать об истории психиатрии. Оставим на время в покое континентальных сумасшедших и отправимся через Ла Манш — тут недалеко, вон они, белые скалы Туманного Альбиона. Поглядим, как обстояли дела у островных братьев по несчастью в начале XIX века.
На самом деле не очень. Такие заведения, как Госпиталь Святого Луки для лунатиков (St Luke's Hospital for Lunatics) и «Убежище» Уильяма Тьюка, оказались скорее исключением из общего правила и подхода к содержанию душевнобольных в целом. А восторженные отзывы Жака Рене Тенона, что побывал с экскурсией в Бедламе и ряде других психиатрических лечебниц... ну вот не надо путать туризм с эмиграцией. Опять же, его и развели, как туриста: потемкинские деревни не только у нас были в моде.
В начале девятнадцатого столетия Парламент всё же обратил внимание на то, что творится в английских сумасшедших домах. Причиной тому стали два момента. Первый — это книга Самуила Тьюка, внука того самого основателя «Убежища», которая повествовала о героическом предке и его заслугах. Вернее, рецензия «Эдинбургского обозрения» на неё — ну какой же уважающий себя британец будет читать всё подряд без рецензии! На заборах вон тоже пишут. А тут — уважаемое издательство соизволило отзыв оставить. Второй — это несколько скандалов вокруг сумасшедших домов, просочившихся в прессу. Всё-таки сила слова, особенно печатного, в те времена была на подъеме.
Вот и пришлось особой комиссии по душевным болезням, которая, оказывается, была создана ещё черт-те когда, чуть ли не с момента принятия «Акта парламента о правилах содержания домов для умалишённых» в 1774 году и с тех пор считалась вполне себе уютной синекурой, предпринять какие-то телодвижения. Комиссары и предприняли. И, видимо, такой инициирующий пендель на старте получили, что отчёт о проделанной работе вполне мог потянуть на триллер, вроде современного нам Стивена Кинга.
Переполненными палатами и кандалами по тем временам сложно было кого-либо удивить. Но этим перечень и не исчерпывался. Выяснилось, что на ночь в некоторых лечебницах было принято загонять больных в чуланы — без отопления, без единого поганого ведра, не говоря уже об освещении. Зато какая экономия на постельном белье! В других заведениях, особенно в тихой провинции, больных с вечера субботы до утра понедельника попросту приковывали к койкам и запирали палаты на ключ — выходные же, персоналу положен отдых! О том, чтобы хоть как-то разводить по разным палатам буйных и спокойных больных, речи не шло вообще: а зачем? Все одинаково сумасшедшие. И насчёт сытной кормежки Тенон в свое время либо сильно загнул, либо с тех пор рацион заметно сократили: полуголодное существование комиссары обнаружили практически повсеместно.
На этом фоне даже грязь, рваное бельё и непрекращающиеся вопли не столь сильно ушибали. Документация, соответственно, велась сильно в пользу бравурных цифр. Переместить три сотни умерших в списки поправившихся? Да легко! Ну ведь, если разобраться, сумасшествие-то у них прошло. А то, что и жизнь тоже — ну бывает. Про исчезнувших пациентов и говорить нечего: был человек — и нет человека. И из списков тоже куда-то испарился. Когда комиссия прижала администрацию очередной такой психиатрической лечебницы, главврач решил — да гори оно всё синим пламенем. Вернее, приказал. Оно и загорелось. Хотели спалить и больных, и документы, но успели только канцелярию, что, впрочем, тоже можно было считать успехом: поди-ка теперь разберись, что тут к чему к кто кому Бэзил.
Добралась комиссия и до Бедлама. И, несмотря на авторитетное противостояние целого клана «сумасшедших докторов» Монро, добилась, чтобы комиссаров пустили всюду, где они хотели бы побывать. Увиденное не сильно отличалось от общей картины в среднем по стране. Нижней палате Парламента был предоставлен отчёт и по Бедламу тоже — и увы, совсем не такой, каким его хотела бы видеть администрация больницы:
«Больные были прикованы к стене цепями, они были в отрепьях и босы; некоторые были совершенно слабоумны, неопрятны, покрыты грязью, и тут же рядом находились другие, еще вполне сознательные и даже культурные люди. В отдельных камерах лежали на соломе голые женщины, едва прикрытые дырявыми одеялами. В одной из клетушек мужского отделения был найден больной, изображенный впоследствии на рисунке в книге Эскироля. Это был когда-то сильный энергичный человек, по фамилии Норрис. После того, как он однажды ударил надсмотрщика, его посадили на длинную цепь, которая проведена была через отверстие в соседнюю комнату, откуда победитель-надсмотрщик мог притискивать больного к стене, укорачивая цепь, как угодно. В таком рабстве Норрис прожил 12 лет. Наконец явилось избавление, но было уже поздно, так как через год он умер»
А ведь совсем рядом — да-да, через тот самый пролив — клятые лягушатники умудрились создать своим душевнобольным пациентам вполне себе человеческие условия существования! Можно, конечно, делать вид, что никаких пинелей с эскиролями в природе не существует, но ведь есть коллеги, и они — знают!
В 1821 году в старом добром Линкольне, что в графстве Линкольншир (не путать с американским Линкольном, вечно эти выскочки норовят собезьянить топоним), открылась новая психиатрическая больница. Инспектировать её поручили доктору Эдуарду Чарльсворту. Уроженец Оссингтона, Эдуард подался из своей глуши искать лучшей доли. И закончил в 1807 году медицинский факультет в Эдинбурге, откуда и попал в Линкольн.
Будучи наслышан о порядках, установленных французскими коллегами в Бисетре, Сальпетриере и других заведениях для умалишенных, которых коснулась реформа новой психиатрической школы, Чарльсворт не только применил их в новой больнице, но и творчески развил. Ну как творчески. Он оказался в большей степени администратором, нежели врачом — впрочем, больнице это отнюдь не повредило, даже наоборот. Скрупулезный педантичный подход, внимание к мелочам — и отчётность буквально по каждому телодвижению как больных, так и (и даже в большей степени) персонала больницы) — это, знаете ли, дисциплинирует.
Нужно надеть на больного горячечную рубашку? Хорошо, но только по предписанию врача. И в журнале, пожалуйста, запишите: кто назначил, когда надели, когда сняли. Да, помимо этих модных рубашек, в больнице имелись и наручники, и ремни для фиксации, и смирительные камзолы — но Эдуард настоял, чтобы каждая единица из этого арсенала висела на особой вешалке и строго на своём месте. Зачем? А чтобы было сразу видно, какой из них нет в данный момент на месте. Раз нет — значит, к кому-то применяется. Раз применяется — значит, должна быть запись в журнале: кто, кого, зачем, надолго ли.
Так и удалось Чарльсворту приучить персонал к мысли о том, что порой проще найти иной подход и прокачать харизму и силу убеждения, чем корпеть над журналом отчётности. Опять же, физические упражнения на свежем воздухе (а их Эдуард сильно уважал) на многих действуют лучше, чем часы, проведённые в палате прификсированным к койке. Извечный принцип любого большого коллектива: чем бы боец ни занимался — лишь бы в итоге испытывал умеренную посткоитальную астению.
А начиная с 1835 года дела в больнице так и вовсе пошли на лад, и коррекционные колотушки вкупе с целебным привязыванием стали применяться ещё реже. Почему? Да ещё одного хорошего доктора на работу взяли. Молодого, но перспективного.
Роберт Гарднер Гилль (или Хилл, это кто как прочтет) родился 26 февраля 1811 года в Лауте, где Линкольнширские болота упираются в холмы Хаббард-хиллс. В медицину Роберт подался с юных лет: уже в 14 ассистировал местному доктору, затем отучился в Анатомической школе Эдварда Грейнджера, практиковал в лондонских больницах, пока не получил членство в Королевском обществе врачей. Ну а потом, практикуя в Линкольне, он познакомился и сдружился с Чарльсвортом, который сманил его в местный дурдом.
И так зацепила молодого Роберта психиатрия, что он проводил в палатах с душевнобольными все дни напролёт: вникал, беседовал, интересовался. В итоге Гилль обрел твердую уверенность в том, что одним лишь добрым словом — при условии, что и врач, и персонал будут должным образом подготовлены и обучены — можно добиться того же, чего ранее добивались лишь кандалами, ремнями и смирительными камзолами.
Через два года после начала работы в психиатрической больнице Линкольна, в 1837 году, Роберт Гарднер Гилль выступает в Линкольнском медицинском собрании с докладом «Total abolition of personal restraint in the treatment of the insane », или «Полная отмена насилия над человеком при лечении душевнобольных»
Полагаете, всё сразу стало радужно и просто? Как бы не так. Ожидаемо взвыл медицинский персонал линкольнского дурдома: мол, за те крохи, что нам платят, мы должны нимбы полировать и пёрышки на крыльях причёсывать? Ищите дураков... ну хотя бы в палатах нашей больницы! Роберт попытался выбить персоналу жалование повыше, но тщетно. Обычная позиция властей города: за что доплачивать, когда оно и так всё работает — а уж в кандалах ли, без кандалов — дело десятое. Вот и представьте, каково было, с одной стороны, персоналу, который оказался замордован и требованиями вести себя с сумасшедшими мягко и вежливо за всё те же деньги, а с другой стороны — самому Роберту, на которого весь этот персонал роптал и втихую саботировал его распоряжения.
В итоге Гилль ушёл из больницы — правда, тут же стал совладельцем и по сути главврачом частного приюта для умалишенных Истгейт-Хаус в этом же городе. А через 10 лет — мэром Линкольна, правда, очень ненадолго: видимо, жители провели нужные параллели и слегка оскорбились — дескать, понятно, что у нас тут дурдом, но не настолько же, чтобы дурдомовского главврача в мэрах держать! Ещё через десяток с небольшим лет Гилль переедет в Лондон, где станет бессменным владельцем частной лечебницы Эрлс-Корт-Хаус, но это уже другая история. Главное — Роберт Гарднер Гилль оказался первой ласточкой новой эпохи в психиатрии — эпохи нестеснения, или «no-restrent»
***
Напомню, что четвёртая книга психиатрических баек уже вышла в печать.
P.S. Мой проект «Найди своего психиатра» работает в штатном режиме. Если так случилось, что нужен грамотный, опытный, а главное — внимательный и корректный психиатр — обращайтесь. Что ценно в сложившейся ситуации — большинство коллег ведут онлайн-приём.
P.P.S. Статьи по психиатрии, психологии и всему, что касается этого направления, мы решили дублировать в Яндекс Дзене — вдруг кому удобно смотреть их там
Journal information
- Current price700 LJ Tokens
- Social capital15 508
- Friends of
- Duration7 hours
- Minimal stake700 LJT
- Rules
- View all available promo