Московский доллгауз, он же Преображенская больница для умалишенных

Продолжу знакомить вас с историей психиатрии. Закончили мы в прошлый раз на том, что здание Тайной экспедиции на Мясницкой оказалось тесновато в бёдрах такому количеству московских душевнобольных. Тут-то и припомнился указ Екатерины от 7 июня 1785 года. Вернее, его поминали не раз, да как-то всё не до того было, да денег, как всегда, не хватало. Но тут пришёлся кстати ещё один указ императора Александра I – вернее, датированный 8 августа 1801 года отказ его от сумм, которые московское дворянство собралось пожертвовать на его коронационные торжества, с пожеланием направить оные деньги на благотворительность. 

А собрано было, если верить черновику рапорта московского генерала-губернатора на этот указ, порядка 100 000 рублей. А позже, когда предварительный план строительства был утвержден, выделяются и средства, всего 180 000, в несколько отпусков, а недостающие до 205 000 рублей (по смете) деньги предполагается набрать от продажи дома на Мясницкой (того самого, куда, на место Тайной экспедиции, и переезжал в очередной раз сумасшедший дом). Подрядчик Лубков, который взял заказ, переуступил его коломенскому именитому гражданину Емельяну Лажечникову, на плане, что хранится в архиве Преображенской больницы, есть две подписи: «Планъ сей удостоенъ Высочайшей аппробацiи 20 го февраля 1805 года. И. Беклешовъ» и «По симъ планамъ и фасадамъ означенный корпусъ во всемъ, а равно заборы, деревянную баню и колодецъ построить обязуюсь. Коломенскiй именитый гражданинъ Емельянъ Лажечниковъ».

Далее в документах наблюдается некоторая неразбериха, частично списываемая на трудный для Москвы 1812 год. Но из отрывочных свидетельств (запросы на увеличение вознаграждения персоналу дома умалишенных, черновик рапорта о принятии новостроя, требовательные ведомости на сальные свечи «в комнаты умалишенных на ужинное время», Баженов Николай Николаевич, автор книги «История Московского долгауза, ныне Московской городской Преображенской больницы для душевнобольных», делает вывод, что переезд сумасшедшего дома из бывшего здания Тайной экспедиции, что на Мясницкой, состоялся во второй половине 1808 года.

Здание было построено в два этажа (один для мужчин, другой для женщин), в нём разместилось 80 отдельных комнат, а центральный коридор замыкался по концам ретирадами (туалетами, то бишь).

Что примечательно, во время Отечественной войны 1812 года, перед тем, как французы вошли в Москву, тогдашний генерал-губернатор города, Федор Васильевич Ростопчин, распорядился выпустить всех душевнобольных из Московского доллгауза. Кого-то действительно выпустили; главврач (о нем позже) был временно переведён в Нижний Новгород командовать военным госпиталем, часть персонала и прислуги бежала, но доллгауз продолжил работу. В его палатах оставались совсем уж беспомощные пациенты — и за ними было кому приглядеть. Более того, в архивах сохранились бумаги от 27 и 29 августа 1812 года — например, о помещении на излечение в дом умалишенных титулярного советника Афонасья Собакина.

Теперь о главвраче Московского доллгауза. 26 июля 1811 года на эту должность, на смену штаб-лекарю Карасу Иосифу Владиславовичу, при котором и состоялся переезд, был назначен Зиновий Иванович Кибальчич. Потомок казаков Черниговской губернии, сын врача Московской гоф-интендантской конторы, Зиновий вначале был отправлен в семинарию, затем учился в Санкт-Петербургском хирургическом институте, после чего довольно долго служил военврачом: в Санкт-Петербургском сухопутном госпитале, в митавском военном госпитале, в 3-м Московском батальоне, в Туранском военном госпитале, в Московском комендантстве. Кавалер орденов Святой Анны 2-й степени и Святого Владимира 4-й степени. Автор первого среди московских коллег психиатрического труда «Notes sur le mode de traitement employe a l'hopital des alienes a Moscou» - между прочим, процитированного позже, в 1813 году, Эскиролем в одной из его книг, посвященных психиатрии.

Именно со слов Зиновия Ивановича можно представить себе положение дел в тогдашнем Московском доллгаузе (в Преображенскую больницу ещё не переименованном):

«Пользование разного рода сумасшедших не может иметь постоянных или общих правил. Оно зависит от причин давности болезни, от большего или меньшего ослабления умственных способностей, от того, имеет ли оно причины свои, свое начало при своем рождений или в старости, и несут ли они последствия внешних или внутренних болезней, влияния страстей, дурного воспитания и проч. Способы лечения определяются, следственно, множеством разнообразных обстоятельств, сложением больного и родом его сумасшествия.

Все имеющее влияние на наше тело, все страсти, обуревающие нашу душу, столь же легко производят повреждение ума, как горячка; сильное впечатление на чувство, потрясающее мозговую систему, рождает в иных глубокую меланхолию, а других делает неистовыми безумцами (maniaques). Излечение сумасшедшего бывает труднее или легче, смотря по сложению его тела и по причине, от которой произошла болезнь. Так, например, лишенные ума пьяницы, коих число весьма значительно, возвращаются к рассудку гораздо легче, чем люди, коих сумасшествие было следствием сильного гнева. Влюбленный выздоравливает от сумасшествия действием все изменяющего времени, но распутный человек, преданный своим страстям, остается всю жизнь сумасшедшим. Мы видим, однако, что особы тихого нрава, отличные своей добродетелью, человеколюбием, чистой нравственностью, подвергаются также сей ужасной болезни и часто без известной причины. Сие доказывает, что лишение ума столь же неразлучно с человеческим родом, как все другие болезни, и что человек не может избежать судьбы своей. Весьма трудно в доме умалишенных узнать настоящую причину болезни. Родственники присылают умалишенных в больницу более с тем намерением, чтобы избавиться от них, предохранить себя от несчастий, нежели для того, чтобы их вылечить. За всем тем больные, присланные в дом умалишенных заблаговременно, т.е. как скоро обнаружились первые признаки их сумасшествия, нередко, выздоравливают совершенно.

Если нужно неистовому сумасшедшему бросить кровь, в таком случае пробивается жила сильнее обыкновенного. За скорым и сильным истечением крови вдруг следует обморок и больной падает на землю. Таковое бросание крови имеет целью уменьшить сверхъестественные силы и произвести в человеке тишину. Сверх того прикладываются к вискам пиявицы, и если он в состоянии принимать внутрь лекарства, то после необходимых очищений подбрюшья, дается больному багровая наперстяночная трава с селитрой и камфорою, большое количество холодной воды с уксусом; также мочат ему водой голову и прикладывают к ногам крепкое горячительное средство. Все усыпительные лекарства почитаются весьма вредными в таком положении. По уменьшении той степени ярости, прикладывают на затылок и на руки пластыри, оттягивающие влажности. Если больной подвержен чрезмерно неистовым припадкам бешенства, то ему бросают кровь не только во время припадка, но и несколько раз повторяют, дабы предупредить возвращение бешенства, что обыкновенно случается при перемене времени года.

Что касается до беснующихся и задумчивых сумасшедших (maniaques et hypochondriaques), подверженных душевному унынию или мучимых страхом, отчаянием, привидениями и проч., то, как причина сих болезней существует, кажется, в подбрюшьи и действует на умственные способности, то для пользования их употребляется следующее: рвотный винный камень, сернокислый поташ, ялаппа (рвотный камень), сладкая ртуть, дикий авран, сабур, слабительное по методе Кемпфика, камфорный раствор в винной кислоте, коего давать большими приемами, с приличными побочными составами. Белена, наружное натирание головы у подвздошной части рвотным винным камнем, приложение пиявиц к заднему проходу, нарывные пластыри или другого рода оттягивающие лекарства производят в сем случае гораздо ощутительнейшее облегчение, нежели во время бешенства. Теплые ванны предписываются зимой, а холодные летом. Мы часто прикладываем моксы к голове и к обоим плечам и делаем прожоги на руках (cauteres). В больнице сей употребляется хина в том только случае, когда догадываются, что слабость была причиной болезни, например, после продолжительных нервных горячек и проч. Что касается до онании, сей постыдной и чудовищной страсти, от которой много молодых людей теряют рассудок, то против оной следовало бы предписывать употребление хины и купание в холодной воде; привычка столь сильно вкореняется в сих несчастных, что они никак не могут отстать от нее, и хотя им связывают руки, они все еще находят средство удовлетворять разгоряченное свое воображение.

Лица, лишенные ума, долго противятся прочим болезням; но, наконец, изнемогают от гнилой горячки, сухотки или паралича. Обыкновенно сими двумя болезнями оканчивается их жизнь. Большая часть умирает в начале весны; и многие перед концом приходят в разум. Когда сумасшедшие спокойны, то играют в карты, в шашки, читают ведомости, книги, разговаривают вместе, никого не обижают. Изменение луны имеет очевидное влияние на возвращение пароксизмов. Наибольшая трудность состоит в том, чтобы содержать их в чистоте. Кротостью их скорее умилить можно, чем строгими мерами»

Правда, в этом описании ни слова о мерах стеснения, но картину может дополнить рапорт смотрителя Боголюбова к главному надзирателю об отпуске железных цепей:

«При доме умалишенных состоят с давнего еще времени цепей железных для беспокойных и приходящих в бешенство людей одиннадцать, из коих многие были уже неоднократно починиваемы и чрез то остаются почти безнадежными, но как ныне умалишенные помещением в доме умножаются, и бывают более таковые коих по бешенству их необходимо нужно, дабы не могли сделать какого вреда, содержать на цепях, на тех становится недостаточно, для чего и потребно искупить оных в прибавок к означенным старым вновь четырнадцать, что и составит всего двадцать пять цепей, о чем имею честь донести»

В 1828 году Кибальчич оставляет беспокойный пост главврача Московского доллгауза, и на смену ему приходит Василий Федорович Саблер — вначале ординатором, а затем и главным врачом. Оставшись единственным на тот период психиатром Москвы, Василий Федорович не унывает: по его указанию больница отказывается от применения железных цепей, в практику вводятся «скорбные листы» - будущие истории болезни; заводятся рецептурные книги и приглашаются на работу ординаторы; при больнице разбиваются огороды и оборудуются мастерские, для пациентов приобретаются музыкальные инструменты и бильярд, а отчёты больницы начинают печататься в европейских психиатрических изданиях. Спустя 10 лет от начала своей работы в учреждении Василий Федорович добивается, чтобы Московский доллгауз переименовали в московскую Преображенскую больницу для умалишенных.

На годы заведования Кибальчича и Саблера приходится пребывание в стенах этого сумасшедшего дома крайне интересного и знаменитого на всю Москву постояльца — Ивана Яковлевича Корейши, юродивого и прозорливца.

***

P.S. Мой проект «Найди своего психиатра» работает в штатном режиме.

P.P.S. На площадке Sponsr (Тыц) — мною пишется книга о неврозах. И здесь же есть возможность получить автограф на мои книги.