amusedМожно бесконечно долго рассуждать о том, что содержание пациентов в закрытых отделениях ущемляет их права, наносит непоправимый вред личности, скрещивать и ломать на этом поприще рога, копья и челюсти — всё равно в итоге каждый останется сидеть на своей кочке зрения. На самом деле не все наши пациенты шарахаются от психбольницы как чёрт от ладана. И речь не только о страдающих госпитализмом завсегдатаях отделения неврозов (о них как-нибудь потом, при случае). Тут и отделения закрытые, и у больных далеко не неврастения — а не выгонишь. Опять же, не потому, что идти некуда.
Юра — давнишний пациент моей жены. Сравнительно молодой шизофреник, при этом имеет уже довольно выраженный эмоционально-волевой дефект — болезнь развивается довольно быстрыми темпами. Из стационара практически не вылезает. Инвалид второй группы, бессрочно. Оксана долго пыталась подобрать нужные препараты, варьировала дозировками, сочетаниями — всё тщетно, дома пациент держался от силы месяц, а чаще — около недели-полутора.
Через некоторое время пришло понимание и всё встало на свои места. Оказывается, с самого первого дня поступления в стационар Юра становился тихим, спокойным, вполне довольным жизнью, лопал банальный аминазин с не менее банальным галоперидолом, будто кот деревенскую сметану и только что не мурчал от счастья. Сон — богатырский, аппетит — ему под стать, настроение — даже сквозь броню дефекта видно, что хорошее. Слоняется взад-вперёд по коридору, временами перекидывается парой-тройкой фраз с другими больными, одним глазком поглядывает, что по телевизору кажут. Ухудшение начинается незадолго перед выпиской. Юра делается тревожен и задумчив, о чём-то спорит сам с собой, сам с собою же не соглашается и на себя же сердится и матерится. Выписывается он неизменно с вселенской тоской в глазах и тем особым отрешённо-мученическим хабитусом, что мог бы сподвигнуть Илью Глазунова написать что-нибудь эдакое, эпически-апостольское, с лёгким налётом садо-мазо.
Можно к гадалке не ходить — на третий день вещи будут аккуратно сложены, а Юра будет нарезать круги по дому, будучи охвачен чемоданно-госпитальным настроением, причём на все увещевания мамы — мол, я тебя ещё домашней едой не откормила, на дачу не свозила, родственникам не всем показала — сын будет непреклонен: только массовые госпитализации спасут Родину, и начинать надо с него! Причём мама души в сыне не чает, всячески о нём заботится, старается приодеть, чем повкуснее накормить — бесполезно. И нет никаких признаков того, что у Юры, к примеру, бред отношения или воздействия, что он маму мнит каким-нибудь демоном или колдуньей особой вредности — ничего подобного. И «голоса» ему давным-давно ничего интересного не рассказывают. Просто ему в отделении лучше и спокойнее. Мама даже гадала, не приглянулась ли сыну медсестра какая или санитарка — но нет, никто не признаётся. Помыкавшись на воле (век бы не видать!) несколько дней, Юра вприпрыжку несётся в приёмный покой. Не завидую пикету борцов с карательной психиатрией, окажись они у Юры на пути. Нельзя людям с неокрепшей психикой получать такой мировоззренческий поджопник. Уже в дверях он старательно прощается с мамой — мол, оревуар, сама не приходи и передачи не носи. О, эта томительно-сладкая процедура оформления истории болезни! О, этот наизусть знакомый путь до отделения! Закрывается, щёлкнув замком, отделенческая дверь. Всем спасибо, все СВОБОДНЫ.
Journal information