Книжная суббота. В раю без перемен

Продолжу традицию книжных суббот. Сегодня предложу вам малую форму — рассказ Всеволода Глуховцева «В раю без перемен» Ну и напомню, что «Книжный ларёк» рад предложить вам много интересного. А вы в комментах предлагайте свои находки, я только за.

В РАЮ БЕЗ ПЕРЕМЕН

  Древо познания покачивалось, ветви его дрожали – но лишь потому, что Адам легонько толкал рукою ствол: толкнёт и смотрит задумчиво, и странная улыбка на устах… Он ни с кем не говорил, и никого, кроме древа, не трогал, однако ж, нашлись такие, кто каждой дырке затычка. Один такой, вернее.

  Это был, естественно, Сократ. Он и в той жизни любил встрясть во всё, что видел, и здесь ему мирно не жилось.

  -Эй, дедушка, - сказал с ехидцей он. – Скажи, пожалуйста, а если ты опять вкусишь плода, тебя одного изгонят, или теперь уже всех?

  Адам как будто не слушал. Прошло секунд десять, прежде чем свёл взор на Сократа, посмотрел внимательно. Грустная улыбка изменилась, но грустной и осталась… Не сказав ни слова, он отвернулся и вновь занялся древом.

  Но от Сократа так просто было не отделаться.

  -Слушай, - не унялся он. – Если на древе есть плоды, то они сами упадут, когда созреют. А если нет, то нет. Зачем тогда трясти?..

  Конечно, Адам и на этот вопрос отвечать не стал, зато возник Православный мыслитель. Его давно уже поддевали Сократовы выходки, и он проворчал вполголоса:

  -Ну, понёс философ свой обычный вздор…

  А Сократу только того и надо. Он вскинулся, задорно выставил плюгавую бородёнку:

  -Вы что-то имеете против философии, почтеннейший?

  Мыслитель был мужчина преначитанный, цитаты из него валились через фразу.

  -Не философии, но философов. Они говорят, что ищут – стало быть, ещё не нашли, - отчеканил он слова Тертуллиана.

  -Ага! А вы полагаете…

  -А ну, хватит! – рявкнул вдруг Неизвестный солдат. – Шпаки! На кухню обоих! По три наряда!

  Неизвестный солдат был ефрейтором, отсюда и замашки. Погиб он – вернее, по официальным данным, пропал без вести – в августе 1914-го близ города Ортельсбурга в Пруссии.

  Мыслитель сник. Грубость на него тяжело влияла. Сократу же такое было по колено:

  -Слушайте, уважаемый! А почему вы – Неизвестный солдат? Почему не Неизвестный ефрейтор? Непонятно!

  -А я вот тебе щас как дам промеж ног, и ты ляжки обдрищешь, - пообещал Ефрейтор. – И вмиг всё поймёшь.

  Тут и Сократ замялся. Он знал, что у воина слова с делом не разойдутся…  Помог Соломон:

  -Ефрейтор суть старший солдат, - разъяснил он, чуть сузив красивые тёмные глаза. – Следовательно, никакого противоречия здесь нет.

  И оглядел свои холёные пальцы, где, увы, не было легендарного перстня с надписью «И это пройдёт» - якобы отобрал на входе апостол Пётр, заявив, что ЭТО уже не пройдёт.

  Сократу ещё хотелось поспорить, но опыт подсказывал, что лучше не надо. Поэтому он зажевал губами, обдумывая какую-нибудь тему для беседы…  и нашлась тема. Он прицепился к Невинно убиенному младенцу:

  -Эй, юноша! А вы знаете разницу между женщиной и автоматом с газ-водой?

  Мыслитель поморщился. Сальности тоже оскорбляли его нравственные чувства. Да и вообще он не мог взять в толк, как очутился здесь этот язычник! Ладно там Соломон, Адам, Младенец, с ними всё ясно. В общем-то, объяснимо и присутствие Ефрейтора, хотя самого его Мыслитель не любил за грубость и буйство. Но Сократ, насмешник и бездельник, которого сами язычники не вытерпели! Но отец Амвросий!..

  Каким путём сюда проник самозванец отец Амвросий, понять было решительно невозможно. Сократ, и тот был не таков. Этот же нагло объявил себя имеющим сан, лаялся со всеми, кроме Ефрейтора (побаивался) и Соломона (бесполезно) и втихаря писал Самому доносы на соседей.

  Впрочем, писали здесь многие. Соломон продолжал «Екклесиаста». Ефрейтор корябал рапорты с просьбой наградить его Георгиевским крестом IV степени или хотя бы медалью «За храбрость», каковую на Земле получить не успел; даже посмертно не мог быть награждён, так как в списках погибших не значился: по его словам, снаряд немецкой мортиры грохнул в полуметре – и в клочья… Мыслитель, слушая этот рассказ, незаметно кривился, не верил, но помалкивал.

  Сам он тоже склонялся к тому, чтобы написать – на Амвросия; дальше терпеть поганца было невмоготу, даже думать о нём невозможно без волнения. Вот и сейчас подумал, разволновался и напустился на Сократа:

  -Опять вы с вашими скабрезностями! Вот уж воистину: почитай о нём у Диогена Лаэрция, найдёшь, что он был ростовщик, сверх того запятнал себя такими гнусностями, о коих и говорить непристойно.

  Сократ воспрянул:

  -Ну, это ваш Мережковский сочинил! Ну и что? Где он? И где я? То-то!.. Меня Данте, и тот в чистилище поместил. Смелости ему, конечно, не хватило, но…

  Мыслителя как гвоздём снизу ткнули – от «чистилища». Он бешено вскочил.

  -Что?! Ты тут ещё разведи папизм, старая сволочь! Чёрт…

  И обмер. Слова колом встали в горле.

  -О, Господи… - наконец выдавил он и кое-как перекрестился. – Прости мне прегрешения мои… Из-за вас осквернил уста… Что теперь будет?!

  Тут как тут оказался отец Амвросий.

  -Что будет?.. – вреднейшим тенором пропел он. – Высекут, вот что будет. И поделом! Осквернил уста он, ишь ты… Небось не Земле не так осквернял, а? В пост мясо жрал!

  Мыслитель задохнулся, глаза завертелись как колёса, но сказать ничего не успел, Ефрейтор гаркнул первым:

  -Молчать! Смир-рна! Развели бардак! На гауптвахту!

  Взвизгнул отец Амвросий, затрясся, забрызгал слюной, заголосили всяк своё Мыслитель и Сократ, горько заплакал Младенец… буза пошла в раю, и над Землёю замутились небеса, зашумели ветра, хлынули грозовые ливни, где-то в океане вздыбилась волна, и…

  И распахнулась дверь.  

  И враз всё смолкло.

  Архангел Михаил обвёл всех таким взглядом, от которого Сократ повторно ощутил во рту вкус цикуты, а отец Амвросий испытал сильнейший позыв к стулу. Ефрейтору, и тому стало не по себе.

  -Вы что, придурки, - негромко произнёс Михаил. – Совсем страх потеряли?..

  Тишина стала ещё тише. Все застыли в таких позах, в каких застиг их гнев архангела.

  -А ну… - он сделал паузу. - Лежать!

  Спешно зазвякали пружины коек. Правда, Соломон, Адам и Младенец и так лежали, а прочие мигом юркнули под одеяла, только Ефрейтор замешкался, держал фасон… Это вызвало окрик:

  -А тебе что, отдельно повторять, да? Герой с дырой… Монументом стать хочешь, да? Так это я быстро! Гипса у нас много, заделаем, поставим, и будешь стоять в лучах заката… Ну?

  Ефрейтор, бурча под нос, накрылся одеялом, стих… Михаил обвёл палату взглядом, погрозил Младенцу:

  -Ты, выкидыш, не реви, понял? Только попробуй у меня занюнить, рад не будешь… Понял?

  Тот всхлипнул:

  -Я не выкидыш… Меня мачеха крысиным ядом извела. В кашу подсыпала…

  -И я могу, - заверил его Михаил. – Легко!

  Соломон ухмыльнулся. Едва заметно, но и это не скрылось от сурового ока.

  -Улыбаемся, да? – спросил архангел и тоже улыбнулся, такой улыбкой, от которой слабонервного свело бы судорогой. – Ну-ну, давай… Доулыбаешься… Это ты врачам можешь мозги парить, а со мной номер не пройдёт, понял?.. Я вижу, что ты косишь, прячешься здесь. Смотри, могу взяться… Тогда сам рад будешь сбежать, да поздно будет… Ну?

  Автор «Екклесиаста» слабонервным не был. Он неопределённо двинул бровью и молвил:

  -Всё возможно, спору нет. Но ведь два… м-м… разумных существа всегда найдут компромисс, не так ли?

  И его рука откуда-то из недр кровати выудила новенькую двухсотенную купюру, поиграла ею и оставила на одеяле.

  Михаил внушительно откашлялся. Банкнота исчезла в кармане белого халата.

  -Ладно, - голос смягчился. – Смотрите у меня, в последний раз… - хотел ещё что-то добавить, но тут в коридоре раздался топот, и в палату влетел ещё один санитар.

  -Мишка! – крикнул он. – Я тебя обыскался! Давай скорей в приёмный покой, там одного буйного привезли, с белой горячкой. Пошли!

  -Сейчас, - ответил Михаил. – Фикус заберу. Эти уроды зачем-то из вестибюля фикус спёрли.

  Он взял кадку с древом, оглядел всех напоследок, предупредил:

  -Смотрите… - и оба быстро вышли.

  Тот, кто называл себя Адамом, повернулся к стенке, закрыл глаза. Он столько насмотрелся за столетия своих блужданий по Земле, и столько раз его считали сумасшедшим, преступником и обманщиком, что это ему стало давным-давно всё равно. Он устал.

  Странно, но именно сейчас он вдруг ощутил, как устал. Как я устал, Боже мой!.. Он открыл глаза, увидал стену больничного цвета. Неужто… А?!

  Он и не ожидал, что так вздрогнет. Вот он уже на другом боку, смотрит жадно… и взгляд его встретился с насмешливым взглядом Соломона.

  -Что, прародитель, - шепнул тот. – Проняло?

  И Адаму показалось, что этот умница и плут, зачем-то симулирующий болезнь, всё про него, Адама, знает: что он вовсе не Адам, а его старший сын, отправленный скитаться без приюта и покоя – знает и молчит.

  -Да… - отшепнул он. Вышло хрипло. – Почудилось. Вроде как вот-вот… Но нет, мимо.

Ещё топать да топать.

  Соломон подмигнул:

  -Ну, ничего. Дойдём.

  Последнее слово прозвучало с вопросом:

  -Дойдём? – похоже на то.

  -Должны, - Каин пожал плечами. – А иначе к чему это всё…

  Тот рассмеялся беззвучно:

  -Ладно, давай-ка спать, это лучше всего. Там, - показал пальцем вверх, - поговорим.

  Его сосед кивнул, закрыл глаза. Там… Он попробовал вспомнить, что когда-то рассказывал ему отец… но память, память!.. Как давно это было, Боже мой, как давно! Свет, тепло – вот это помнилось. А больше ничего. Но он подумал, что, вернувшись, он узнает всё и встретит всех, будто и не было их, этих лет. И это хорошо, наверное… Да хорошо, конечно, что же тут плохого. Вернёмся! Надо подождать. Подождать… Ну, подождём. Вернёмся. Все.